«Топ, топ, – топает малыш…» – странно, почему в связи с наступившим постом вспомнилась эта детская песенка? Наверное, потому, что образ малыша, осторожно топающего на своих еще неокрепших ножках, – наилучшее напоминание всем нам, независимо от «стажа во Христе», как следует учиться ходить пред Богом.
Младенца отличает не столько беззащитность и уязвимость, сколько невероятная мощь, колоссально интенсивное развитие, живейший исследовательский интерес к жизни. Такой интерес, что за ребенком нужен глаз да глаз — не дай Бог, что случится! Однако у него уже собственный опыт падений, побуждающий топать осторожно, взвешенно и в то же время решительно, с твердым намерением развивать навыки передвижения по грешной земле.
Да, у него есть опыт падений, но есть и опыт восстаний: поначалу с помощью старших, а потом и самостоятельных, под их присмотром. Какое интересное сочетание энергичной устремленности вперед и осторожности, опирающейся на опыт и инстинкт, в свою очередь, оправдываемый и укрепляемый опытом! Какое достойное внимания сочетание стремления к самостоятельности с всегдашней готовностью позвать на помощь! Какое трезвое понимание, что падение – это больно и опасно, но при этом никакого уныния, никакого залеживания (ах, какая разница, все равно упаду, все равно никогда не научусь ходить – это не для меня, да и вообще, надо усовершенствоваться в ползании: всяко безопасней…), нет, встал, ну, в крайнем случае, поплакал от боли и досады, но в итоге всё же встал и – вперед!
Нечто подобное должно происходить и с нами, потому что «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11; 12). Духовная борьба христианина пролегает посередине между фаталистическим преданием своего состояния души и жизни ближних «всемогущей предопределенности» (что некоторые ошибочно трактуют как покорность воле Божией) и гордым «деланием себя», сопряженным либо с равнодушием к окружающим, либо с авторитарным вмешательством в их жизнь.
Пост – одно из средств этой борьбы; он — как развивающие игры и комплексы упражнений для малыша. Подобно тому как они развивают память, внимание, логику, смекалку, моторику и пр., так же и пост призван формировать в нас все добродетели, опираясь на развитие свободной воли.
Да, как ни странно звучит, но пост, внешне проявляющийся как система ограничений и запретов, именно он-то и служит основным средством для формирования свободной воли — одной из существеннейших черт образа Божия в человеке, заложенной в нас, но зачастую очень плохо развитой — способности, дарованной во благо, но зачастую употребляемой во зло. Постом эта божественная черта человеческого духа укрепляется и развивается достойным образом, обеспечивая формирование всех добродетелей.
Конечно, в том только случае, если пост не становится самоцелью, если лукавая совесть не пользуется им для укрепления гордыни, если укрепление воли производится постом в стремлении к достижению смирения, кротости, милосердия и любви.
«Какое приобретение от поста, молитвы, бдения, – размышляет прп. Макарий Египетский, – когда нет мира и любви и прочих плодов духовной благодати, какие перечисляет святой Апостол?»
Но вот малыш растет, вместе с ним растут и его игры. Это естественно. Основание для беспокойства у родителей возникает тогда, когда они замечают, что их ребенку становятся неинтересны развивающие игры. Что ему вообще неинтересно развиваться, познавать мир, себя…
Если у него есть интерес к учебе, то чисто прагматический: какие это открывает перспективы для карьеры и доходов? Мероприятия его тоже интересуют лишь с точки зрения получения удовольствия, самоутверждения или, опять же, «что я с этого буду иметь?» У родителей опускаются руки, они не знают, что делать: ребенок вырос…
Вернее, не вырос еще, но процесс его личностного созревания выскальзывает из-под контроля. Если у него и сохранился прежний познавательный интерес к жизни, то, по большей части, к такой ее сфере, соприкосновение с которой может погубить безвозвратно. Соблазнов – море… Добро пожаловать во взрослую жизнь!
Нечто подобное происходит с человеком, который миновал период оголтелого неофитства, и для него настал кризис переходного возраста, который должен разрешиться либо в сторону дальнейшего духовного созревания на поприще Христова крестоношения, либо в сторону соскальзывания в мутную жижу придорожного кювета.
Кстати, последнее внешне может выглядеть очень даже импозантно. Ведь «взрослеющий христианин» может, подобно иным подросткам, увидеть в церковной жизни не путь развития во Христе, а возможность самоутверждения или способ сделать карьеру, занять социально значимую нишу при минимуме (а то и отсутствии) каких-либо талантов, особых способностей, хорошего образования, не говоря уже о нравственных достоинствах.
Впрочем, не будем отвлекаться на типологизацию последствий непреодоленного духовного кризиса. Вернемся к посту и к началу того опасного периода, характеризующегося внутренним охлаждением веры и, соответственно, усердия ко всему, в чем она должна проявляться, и что, в свою очередь, ее подпитывает. В чем кроется причина такого состояния?
В том же, в чем и причина всех трудностей подросткового возраста: с одной стороны – в нашем недостаточном внимании к интересам ребенка на той стадии, когда он еще не решается возражать родителям или просто не умеет формулировать ни своих желаний, ни своего недовольства, с другой – в непродуманности (а то и в полном отсутствии) формирования чувства ответственности.
Ребенок исполняет поручения – и мы благодушествуем, не слишком заботясь о том, как он относится к этому делу, с каким сердцем его исполняет, понимает ли его смысл.
Ребенок не несет никаких обязательств, но послушен в обмен на наше расположение, в основном выражающееся в удовлетворении его желаний? Мы взаимно довольны друг другом? Это временно. Скоро – подростковый возраст, и ни от его исполнительности, ни от послушания, ни от почтительности не останется и следа. «Ребенка как подменили!» – сетуют обычно родители. Не подменили, а проглядели. Сами.
Как это относится к посту и вообще к нашей духовной жизни? А так, что мы сами же недосматриваем за собой в период своего духовного младенчества и раннего отрочества. В итоге пожинаем плоды, когда пора взрослеть, а основы зрелости под собой не обнаруживаем. Господь нас Своим вниманием не обделял, но мы Его подсказки (а то и довольно ощутимые замечания) или игнорировали, или истолковывали так, как нам это было удобно. Итог – «духовно-возрастной кризис».
Как же избежать печальных последствий «переходного возраста»? Ну, во-первых, вернемся к тому, что это последствия не переходного возраста (что в буквальном, что в переносном смысле), а недоработка предшествующего периода.
Во-вторых, не лишне будет для начала обратиться к Евангелию: «…кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Лк. 18; 17), – говорит Спаситель.
Свт. Иоанн Златоуст, понимая, что дети разные бывают, уточняет:
«По моему мнению, это было дитя в полном смысле, свободное от всех указанных страстей, – дитя чуждое и гордости, и тщеславия, и зависти, и сварливости, и всех подобных страстей, – дитя, украшенное многими добродетелями, как то: простосердечием, смирением, спокойствием, и которое ни одною из этих добродетелей не гордится; а это, т.е. обладать качествами и, между прочим, не надмеваться ими, свойство великой мудрости».
Вот и ответ. Не быть ребенком в смысле тех издержек детскости, которые нам всем печально известны, и которые связаны с таким общим признаком, как неразвитость, из-за чего ребенок требует заботы не только мягкой, но порой и достаточно строгой. Но быть ребенком в смысле того, что существенно характеризует детскость, о чем и говорит свт. Иоанн.
Эти черты (смирение и простосердечие) необходимо поддерживать в ребенке, не пренебрегать их наивным выражением, чтобы не ранить душу и не вызвать в нем ложный стыд, который станет побуждать его подавлять в себе эти свойства и подражать взрослым в том, что отнюдь не характеризует зрелость.
То же самое относится и к нам, к нашим душам. Не стоит смущаться снисходительными взглядами якобы «зрелых» собратьев, которые «тоже были такими горячими и наивными», но потом «поумнели» и «успокоились», т.е. стали циничней, равнодушней, инертней, при этом сообразили «что почем» и научились «играть по правилам», благодаря чему заняли удобную нишу в церковной среде.
Конечно, иной «старший товарищ» может дать очень дельный совет, предостеречь от побочных действий новоначальной «ревности по Бозе», от последствий самоуверенности, ошибочно принимаемой за предание себя в волю Божию. Такое предостережение особенно важно тому, кто, будучи еще духовно неокрепшим, непроизвольно дерзит Отцу Небесному, молясь Ему с претензией на дерзновение за страждущих и заблудших, соревнуя Отцам в попытках отмаливать погибших.
Но тот же собрат, если его опыт преодоления издержек неофитства связан с каким-то внутренним компромиссом, с отказом от «тесного пути» евангельских заповедей и святоотеческих наставлений, с оправданием (не путать с пониманием и терпением) греховных страстей и поступков, может и навредить, вместе со здравым предостережением передавая и порочный опыт «взросления». Вот почему слушать, конечно, стоит многих, но слушаться – духовника, с которым обсуждать все советы, полученные от собратьев по вере или от других отцов.
И все же, что делать, когда «детское» горение духа уже притухло? По той или иной причине, однако, факт: нет уже той, прежней жажды святости, чистоты, совершенства; нет горения, побуждающего смирять душу и «ожесточать» плоть; нет прежней простоты восприятия слов Господа нашего Иисуса Христа и Отцов, с готовностью немедленно в точности исполнить…
Всё ж мы – немощные люди, не следует воображать о себе невесть что и, не имея ни дарований, ни благословения Божия (а какое у меня благословение, если грешу, вот, и никак не перестать – значит, на то воля Божия, ибо есть «сосуды, которые не в честь» (2 Тим. 2; 20 – 21): вот, я такой «сосуд», и какой с меня спрос, если на такое «употребление» меня уготовал Господь). Я лучше со смирением приму свое окаянство и буду молить Его о милости – это мой путь… и твой тоже, не сомневайся: ты ведь такая же свинья! Только я это понял, а ты – пока нет…
Лукавое и очень опасное рассуждение. Заразиться таким состоянием легче легкого. В основе этого фальшивого смирения – отчаяние.
Вдумайтесь: человек не просто признает, что образ его жизни – свинский, или образ мыслей, чувств, или вообще состояние его души. Тут другое. Признание своего состояния порочным, недостойным – опорная точка для негодования и борьбы с грехом за восстановление своего человеческого достоинства. А тут – лукавая подмена: не я опустился до свинского состояния, а таким уж я уродился, типа, карма моя такая (конечно, как «воцерковленный» человек, он не произнесет вслух этого оскорбительного для православного уха слова, но мыслит он именно в этих, отнюдь не христианских категориях).
Ну а поскольку с кармой не поспоришь, значит, к своему порочному состоянию можно относиться без возмущения, на былые намерения искоренить свои пороки – снисходительно наплевать (ах, о чем только не размечтаешься в неофитском угаре!) и стараться просто не слишком напоказ грешить, чтобы не нарваться на неприятности.
Примечательно, что человек называет себя свиньей, но требует к себе отношения как к человеку, жгуче обижаясь, когда с ним обходятся неуважительно и пренебрегают его интересами. Это, кстати, один из признаков, по которым нетрудно отличить ложное смирение от истинного, которое создает почву для негодования против своей греховности и лишает почвы личную обиду: ей не за что зацепиться в смиренной душе.
Парадоксально, но факт: чтобы гармонично взрослеть, надо беречь свою «детскость» в лучшем смысле этого слова, имея в виду, что такие признаки, как несформированность, зависимость, ограниченность в правах, возраст до 18 лет и т.п. не являются существенными признаками детства, потому что это все меняется и не подлежит четкому определению: физически человек продолжает формироваться еще некоторое время после достижения гражданского совершеннолетия, зависимость от родителей (и материальная, и психологическая) могут продолжаться хоть до самой их смерти (но мы же не будем на этом основании кого-то считать ребенком). С другой стороны, есть немало примеров, когда ребенок проявляет чувство ответственности, которое не у каждого взрослого встретишь, и сам становится кормильцем своей семьи, да и возраст совершеннолетия у разных народов отличается, как и правовой статус.
А вот вышеописанные свт. Иоанном Златоустом свойства как раз являются существенными. Их-то и следует сохранять, потому что «детскость» – фундамент формирования личности. Где это видано, чтобы перед тем как возводить стены, разрушать фундамент? Или оставлять его на своем месте, а стены возводить отдельно?
Абсурд? Несомненно. Однако именно это происходит в подростковом возрасте, когда естественные стремления к обособлению, к обретению самостоятельности получают чрезмерную поддержку в виде популярных рассуждений о необходимости «разорвать пуповину» и перестать «быть ребенком», что в переводе с языка манипуляторов означает: пренебречь чувствами родителей и начать следовать своим инстинктам, не сообразуясь ни с кем и ни с чем, кроме собственных интересов (понимаемых, разумеется, в соответствии с шаблонами общества потребления).
Нечто похожее происходит и тогда, когда человек, пришедший к вере в надежде на преображение своей души, оглядевшись в церковной среде, обнаруживает, что те, кто в ней уже «обустроились», относятся к заповедям Божиим и церковным установлениям, скажем так, «без фанатизьму», т.е., выражаясь языком святых подвижников, теплохладно.
А кому охота, чтобы на него смотрели, как на наивного недотепу? Добро еще, если добродушно-снисходительно, а если с раздражением, как на человека, то ли не понимающего элементарных вещей по тупости, то ли прикидывающегося простачком, а на самом деле вынашивающего коварные планы?..
Вот и начинает новичок оглядываться все больше на массу (а кто нынче не православный?) да на «старших товарищей»; житейская мудрость и ее продвинутые носители в церковной среде выступают на первый план, а Господь и Его святые оказываются где-то за горизонтом. Отсюда и охлаждение, и безволие: мотива нет, потому что мотивирует то, что близко, в центре, на переднем плане, хотя бы и над землей, но лишь бы близко, а то, что неблизко – не мотивирует, как бы высоко ни располагалось.
Не Господь от нас отдаляется, а мы от Него. Отдаляемся, когда предпочитаем простоте Евангелия мудрость века сего; когда преходящее, но уже обладаемое или близко достижимое, ценим выше, чем непреходящее, чем пока не обладаем и чего неизвестно, достигнем ли; когда средства предпочитаем цели, опять же, потому что средства – вот они, всем видны, распоряжение ими уже создает иллюзию достижения цели или, по крайней мере, близости к ней, а значит, создает нам имидж праведников.
Отдаляемся мы от Господа, когда имидж нам оказывается дороже реальной близости к Нему, когда мы позволяем своему естественному стремлению к комфорту (бытовому, психологическому и т.п.) стать сильней стремления к Истине.
Пост – дар Божий нам, чтобы приближаться к Нему, чтобы пропалывать себя и освобождаться от всего, что препятствует жизни по Духу.
«Постимся постом приятным?» – спросила меня как-то на заре моего церковнослужительства одна монахиня. Я тогда только начинал читать на клиросе и не знал, откуда эти слова. «Приятность», помню, я истолковал тогда в том смысле, что пост приятен душе христианина. Мне и в самом деле было приятно поститься, потому что как-то с самого начала Господь так дал, что мне легко было отказываться от скоромной пищи, даже радость какая-то была от понимания, что приобретаемое для души через этот отказ неизмеримо ценнее.
Правда, в ее голосе слышался призвук некоторой иронии, поэтому мне показалось, что она под «приятным» имеет в виду облегченный пост, но это меня мало волновало. Спустя некоторое время я прочитал в Триоди постной:
«Постимся постом приятным, благоугодным Господеви: истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания, лжи и клятвопреступления. Сих оскудение, пост истинный есть и благоприятный» (стихира на стиховне вечерни понедельника первой седмицы Великого поста).
Тогда-то мне стало ясно, откуда эти слова, и что они на самом деле значат: пост должен быть приятен Господу. Хорошо, конечно, если постящемуся тоже приятно поститься в обыденном смысле этого слова, когда пост ему дается без внутренней ломки и раздражения. Однако не его настроение является критерием «приятности» поста, но замысел Того, Кто установил пост еще в раю.
Воздержание в пище само по себе не определяет приятности поста, потому что «пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1 Кор. 8; 8).
Это не значит, что пост в пище не имеет смысла. Конечно же, имеет, но лишь в контексте воздержания от греха, обуздания страстей и созидания добродетелей. В стихире перечислено не все, что требуется во время поста, а лишь то, что определяет его смысл и невнимание к чему делает его бессмысленным.
Впрочем, даже не бессмысленным, а хуже — бесоугодным, потому что можно хоть иссушить себя и вывернуться наизнанку, изощряясь в «озлоблении плоти», но если при этом человек не заботится, чтобы пост его был истинным, то угоден его подвиг может быть лишь врагу Истины, который любит не столько обычную ложь, сколько лукавство: ложь, выдающую себя за истину, порок, маскирующийся под добродетель.
И все же… как быть с духовным спадом? Что делать, когда после периода духовного подъема, происходит «откат» (не в коммерческом смысле этого слова)? Ведь духовная лень – это лишь начало… Да, в самом деле, отсутствие сердечного горения, спад усердия в труде над своей душой, расслабление вплоть до какого-то паралича воли – это очень тревожные признаки, которые могут оказаться лишь началом тяжких падений.
По этому поводу необходимо сказать следующее.
Во-первых, чтобы не произошло отката, надо уже с самого начала проявлять сдержанность в подвижничестве, согласовывая импульсы ревности не по разуму с мнением духовника, потому что лукавый зачастую для того и разжигает в новоначальном чрезмерное усердие (да-да, это может быть и от него), чтобы он выдохся в самом начале пути (на это многие Отцы обращают внимание в своих поучениях).
Во-вторых, простите за каламбур, но не надо унывать, когда постигнет уныние по поводу непрекращающегося уныния.
Конечно, трудно смириться с тем, что ничто духовное «не резонирует» как прежде: ни келейная молитва, ни участие в богослужении, ни чтение Священного Писания и святых Отцов… ну разве что чуть-чуть, иногда, самую малость. Такой период бывает со всеми (или почти) и во всех сферах жизни.
Вспоминается мне одна история, рассказанная мне одной старой знакомой, когда я сам, спустя пару лет после своего воцерковления (сопровождавшегося, как это обычно бывает, вдохновляющими «подарками ко дню рождения»), пребывал в состоянии духовного отупения и сетовал-скорбел по этому поводу. А история с ней произошла еще в советское время прелюбопытная и, можно даже смело сказать, поучительная.
Зашла она как-то раз, чтобы время скоротать, в тир при автовокзале. Показала хороший результат, чем привлекла внимание случайно зашедшего туда тренера секции по стрельбе. Тот предложил ей заниматься у него. С первых же занятий предупредил: «Имей в виду: у тебя сейчас все хорошо идет, но наступит время, и ты начнешь мазать. Ни с того, ни с сего. И не раз, и не два. Неопределенное время. В тот период главное – не бросить. Все само собой наладится, только потерпеть надо будет, перетерпеть некоторое время».
Она ходила в секцию, получала удовольствие от успешного развития, пока, в самом деле, не начался «мазильный» период. В самом деле, по каким-то не зависящим от нее обстоятельствам. Конечно, она сразу же бросила занятия, но историю эту запомнила, и мне, спустя лет пятнадцать, ее рассказала. Очень ко времени оказался ее рассказ. Думаю, комментарии излишни.
В-третьих, период «сухости» – самый что ни на есть плодотворный период. Мало ли что мы не чувствуем?.. Великое ли дело молиться, когда душа просит? Хорошее дело, но подвига тут особого нет. А то же самое делать, когда внутренней охоты нет? Даже не только охоты, потребности нет, наоборот, какая-то тягучая лень накатывает, появляется масса дел, которые надо переделать, в итоге падаешь без сил, так и не помолившись – в этом состоянии как?
Тут каждый молитвенный вздох – как лепта евангельской вдовы. Усилия, преодолевающие внутреннее сопротивление, формируют с Божией помощью добродетели в нашей душе намного основательней, чем в периоды духовной радости и утешения. Просто надо делать то, что следует.
Не осталось внутренней потребности? Но умом же понимаешь, что следует делать и как? Вот подумай, как бы ты поступил, если бы та или иная добродетель в тебе была бы развита, - и вперед! Именно так они и формируются.
Вспомните «Волшебника Изумрудного города»: что говорили спутники Элли, когда предстояло сделать что-то доброе, важное? «Если бы у меня были мозги», – задумчиво произносил Страшила, и высказывал мудрую мысль. А Трусливый Лев, надеявшийся получить у Великого и Ужасного Гудвина смелость, и который так испугался за своих друзей, что вступил в схватку с Саблезубым Тигром? А «бессердечный» Железный Дровосек? Все они, стремясь к определенным ценностям, были вынуждены поступать так, как если бы уже обладали ими. В итоге оказалось, что у них это все уже есть, и Гудвину нечем их одарить.
Это прекрасный образ процесса формирования добродетелей: не ждать, пока они образуются, но поступать так, как если бы они уже были.
Нет в нас смирения? Нет. И не будет, если мы не станем смиренно мыслить и поступать. Любви духовной нет? А откуда ж она возьмется, если нет смирения? Душевная-то запросто, а вот святая любовь откуда? И что? Теперь уже и по любви не поступать, вообще забыть об этой добродетели, потому как она – высшая из всех и, пока не расцветут все прочие добродетели, нечего о ней мечтать, да?!
Мечтать-то, может, и не надо, а вот, чтобы научиться любить, надо любить.
Здесь и сейчас. Во Христе.
Как дитя: топ-топ Великопостным путем любви, возводящей на Крест, навстречу Воскресшему Спасителю.